«К перформансу невозможно подготовиться»

Главная / Новости / «К перформансу невозможно подготовиться»
Дата и время:
Пятница, 18 июня

О фестивале «МОСТ» и своих проектах Георгий Мансуров рассказал ведущей программы «Диалоги о культуре» Наталье Тарасовой.

«К перформансу невозможно подготовиться»

Музыкант, режиссер театральных проектов Георгий Мансуров считает, что «с перформансом можно только встретиться, как с жизнью». О фестивале «МОСТ» и своих проектах Георгий рассказал ведущей программы «Диалоги о культуре» Наталье Тарасовой.

– Расскажите, на каких музыкальных инструментах вы играете? И сколько их в вашем арсенале? 

– Основной мой инструмент конечно же это кларнет. И все закручивается вокруг этого инструмента. Это и исторический кларнет, моцартовского, аттического периода и т. д. То есть все виды кларнета, блок-флейты, ранние ренессансные флейты, «ганасия» они называются, карийные флейты– это греческие такие инструменты и даже шаумей – это предок гобоя. В свое время мы играли с Максимом Емельяновичем и Иваном Великановым в ансамбле «ALTA CAPELLА», даже ездили гастролировать. Это было такое прикольное консерваторское время.

Еще, конечно, моя страсть связана с синтезаторами, с ранним периодом, скажем так, 60-70-е года, модульный синтез, когда проводочками все подключаешь. Это я тоже люблю. У меня есть довольно серьёзный, внушительный сетап, скажем так, это ещё одна моя ипостась музыкальная. Вот такие инструменты.

– Это обычная история, когда музыкант играет как минимум на двух музыкальных инструментах, а у вас их столько много. Когда и где вы научились играть на этих инструментах? Почему вам захотелось продолжать учиться и постигать новое в этой сфере?

– В принципе, музыкант – это внутренне состояние, то есть, тебе не нужно много для того чтобы для того, чтобы возникла музыка. Виртуозности достичь? Да, это долгий путь, но музыка – не всегда виртуозность, музыка — это то, как прямо твоя эмоция может быть выражена в звуке и тогда трех нот может быть достаточно для того чтобы возникла музыка. Вот это очень важно понимать, что виртуозность владения не есть равно музыка. Это больше похоже на арсенал, инструментарий какой-то, который может тебе понадобиться, а может и не понадобиться. Все зависит от эмоций, зависит от чувства, которое ты хочешь выразить. И когда вот эта связь с чувством и выражением близкая, когда кожа тонкая, тогда музыкант может взять гитару и, даже не имея мастерства, но на чувстве, на каких-то общих навыках,  связанных с ритмом, с умением слышать, чувствовать какой-то оттенок, краску звука, которую ты учишься чувствовать всю жизнь. Вот через эти навыки, общие для всех инструментов, ты связываешься с каждым конкретным инструментом.

Все они очень разные. Кто-то любит один инструмент и посвящает этому всю свою жизнь, ему больше ничего не интересно, такие тоже есть люди. А есть те, кто может сделать инструмент из каких-то подручных средств, мне кажется я, наверное, из этих.

– Мы записывали интервью с Валентином Урюпиным как раз накануне фестиваля «МОСТ», и примерно в это же время я брала интервью у премьера Михайловского театра Ивана Зайцева. Интересно, как оба независимо друг от друга, отзывались и высказывал свое мнение по поводу исполнения произведений, которые, были написаны когда-то давно. Иван Зайцев считает, что невозможно также в той же стилистике, в том же каноне, танцевать произведение, которое было написано 159 лет назад. В тоже время Валентин Урюпин он считает одним из своих главных достижений шестилетнего сотрудничества с ростовским симфоническим оркестром, то что они научились, то что они приобрели то мастерство, аутентично исполнять музыку ранних романтиков: Моцарта, Шуберта. Это сложно, это очень сильно, это дано далеко не всем. Аутентичное исполнение это своего рода такой челендж, вызов или какой-то есть другой смысл?

– Это объёмный вопрос. Потому что с одной стороны есть знания, какие-то трактаты, литература, которая долгое время игнорировалась просто потому что так текла жизнь, да, то есть трактат Кванца, например, или Леопольда Моцарта и т.д. Это я вот самые базовые вещи, которые, конечно же, желательно прочитать, но дело в том, что возвращение к прошлому это, в категориях музыкально-временных, достаточно свежий тренд. Мендельсон начал это делать играть Баха. До этого никому не было интересно то, что происходило десять лет тому назад, все время шли вперед, вперёд, вперед. И когда романтизм захватил души и умы людей, и музыкантов в том числе, то все что было интересно и важно в классический период, скажем, или в барокко, было отброшено как старое, как совершенно ненужная информация и, соответственно, это где-то утрачивалось, а где-то в архивах оставалось.

До той поры, до субатомного понимания музыки, эксперимента, как и в науке, мы вошли куда-то в самую глубину и уперлись в некий предел на определённом уровне. И тогда нам нужно было сделать какой-то оборот назад, и мы вспомнили о классицизме, мы вспомнили о барокко, но мы не знали, что с ним делать. Мы хотели взять его тем, чем мы чувствуем, романтизмом, каким-то нашим взглядом. Это достаточно неплохо работало,  как нам казалось, но потом кто-то начал читать эти старые пыльные книги, в которых была информация. Ведь все новое – это хорошо забытое старое, мы все это знаем. Но во многом эта информация является и новым вдохновением — это возможность снова вздохнуть, почувствовать новую волну, новую весну музыки. В этом функция аутентизма. С одной стороны знать, но с другой стороны вдохновиться чем-то, что ещё не замылило наш слух. Вот это важный момент в аутентизме, потом наступит что-то ещё, но посмотрим, когда это станет общепринятым, когда каждый музыкант будет знать, чем барочный стиль отличается от классицизма, классицизм от раннего романтизма и т.д. Вот тогда нам нужно будет что-то новое.

– А с Валентином Урюпиным вы ведь знакомы довольно давно, ещё с музыкальной школы при Московской консерватории. Столько лет вместе, столько лет друзья — это ведь очень редкое явление?

– Это подарок. Просто потому, что ты не знаешь на старте, чем это будет, как это будет. И это удивительно как на самом деле отношения формируются шаг за шагом, год за годом скажем так. Мы начинали, мы были в одном классе, когда ещё наш профессор был студентом, он был аспирантом Московской консерватории, то есть это было какое-то время, когда все это только заваривалось – класс Евгения Александровича, ещё Соколов был жив. И вот эти общие воспоминания, эта общая корневая система, она даёт связь. Но дальше начинают срабатывать уже личностные качества, которые формируются на протяжении долго времени.

Валентин — это тот человек, который в постоянном развитии находится,  он  не останавливается и постоянно движется вперёд, образовывается и формируется как личность. В итоге дружба между нами также формировалась шаг за шагом. Нельзя сказать, что мы были с десяти лет два лучших друга, мы просто находились вместе, но, проходя этапы нашей жизни, мы вдруг обнаружили какое-то родство в понимании основополагающих вещей.

Валя первый пригласил меня в musicAeterna на концерт. И оттуда, на самом деле, началось очень серьёзное сближение, потому что мы каждый день проводили вместе, организовывали групповые репетиции, что-то обсуждали, вместе что-то праздновали, жили друг у друга, я сначала у него жил, потом он какое-то время у меня жил, и вот эта вот общая история она как-то нас, конечно, сблизила сильно.

– Почему вам хотелось работать с  Теодором Курентзисом?

– На самом деле, меня сначала купил оркестр, условно говоря, купил, в смысле какой-то своей жизни, таланта, потому что я приехал к Валентину, он дирижировал этой программой. И мы просто играли вдвоем, и та энергия, та жизнь, которую источал оркестр, она, конечно же, меня поразила – в Москве подобного не было, там совершенно другие коллективы,  на совершенно другом периоде своего существования. Это как у звёзд есть разные этапы существования: сначала молодые звезды, потом они расширяются, потом это сверхновая и т.д. Вот тоже самое и у коллективов любых больших коллективов, они существуют как организм, они живые. Юный, молодой очень коллектив музыкантов musicAeterna с огромным количеством внутренней энергии, которая распространялась на все, что их окружало – это, конечно, не могло тебя не поразить.

Какие-то постоянные репетиции камерных составов, музыкальная жизнь, творческая активность, которая меня поразила, и потом уже встреча с Теодором на концерте Шумана. Когда я увидел, конечно, как он дирижирует и что он вообще из себя представляет: вот этот медиум, который он внутри себя содержит, что он транслирует, – это конечно поразительно было. И вот тогда, собственно, я понял, кто такой Теодор Курентзис. Несмотря на то, что я слышал до этого записи «Дидона и Эней» меня, конечно же, абсолютно поразила эта запись, но такого полноценного понимания не было до встречи с ним.

– Сейчас оркестр переехал из Перми в Петербург. Насколько легко удался этот переезд?

– Это совершенно другой этап, мне кажется, мы совершенно другом этапе развития. Это и страшно, и интересно, и непонятно, и посмотрим. Всегда есть азарт и вера одновременно, но и страх чего-то нового. Всегда нужно преодолевать какой-то внутренний страх, иначе ты не живёшь, без риска не музыки. Это новый риск, новое движение. трудно сейчас сказать, посмотрим через некоторое время, когда сможем обернуться, и тогда мы поймём, что это было. Сейчас пока просто движемся вперёд.

– Теперь о ваших театральных работах. Вы из театральной семьи, наверное, это повлияло на ваш выбор, вообще, как вам удаётся сочетать музыку и театр?

– Я убегал от этого, убегал, но в итоге совершил какой-то огромный круг и пришёл-таки к театру. Все-таки через какое-то единство искусств удаётся сочетать, не через разность. Вот если представить себе окружность и центр этой окружности. Вот центр этой окружности — это некий вектор, который как бы спускается вниз и поднимается наверх. Края этой окружности — это бесчисленное множество точек мы это знаем там из каких-то баз. Движение к центру может быть из любой точки, но в тот момент, когда ты касаешься этого луча, вектор твоего движения меняется, ты можешь касаться искусства в его основе, там, где оно на самом деле соединено.

Мы живём в эпоху разделения искусств, чего не было ещё, скажем, ещё тысячу лет тому назад, не то что тысячу лет,  пятьсот лет тому назад. Не было такого строгого разделения искусств, какое есть сейчас, не было такого углубления в профессию, но было понимание цельности поэзии, как минимум, музыки и танца. И театр в этом смысле не исключение. И через знания вот этих центральных векторов ты можешь соприкасаться практически с любым искусством, но дальше тебе необходимо его осваивать. То есть дальше нужно обрастать какими-то инструментарием: техника игры на фортепиано или техника игры в пьесе, школа Станиславского, техника этюда или Михаила Чехова, или, скажем, Гротовского – это все техники, это мастерство, но суть, центр, один и тот же.

– Слово «перформанс» приобрело такой негативный оттенок, уже набило оскомину, что-то такое чуждое, выпендрежное, неестественное, но вообще, что это? Представление, спектакль? Интересно, в английском и европейских языках существует какое-то отдельное слово для обозначения перформанса, как мы его сейчас воспринимаем, как мы его сейчас понимаем?

– Вообще нет. В общем, перформанс так и называется. Но это связано прежде всего с сутью языка. Надо понимать, что английский язык немножко по-другому устроен функционально. Он, в отличие от русского языка, не требует отдельности какого-то слова, потому что наш язык и экспрессивные возможности нашего языка — это то, как мы мыслим. Мы меньше, может быть, выдаём эмоций интонационных, таких, какие, например, будут у испанца или итальянца. Но с помощью речи и с помощью правильного подбора слов мы эту эмоцию передаём друг другу.

В английском языке мы передаём очень сконцентрированную суть дела, и между вот этой сутью и вторым планом, скрывается уже истинный смысл,  там это по-другому устроено. Поэтому отдельного слова для перформанса у них нет, но оно и не нужно. Для театралов это до сих пор спорная штука, потому что перформанс – это всегда что-то, что не связано глубочайшим образом с традицией, это всегда какая-то тёмная зона, в которой ты нащупываешь правила. Это можно назвать перформансом.

С другой стороны, перформанс как явление, как вид искусства тоже достаточно ясно сформирован уже. То есть всегда факт формирования чего-то опережает восприятие этого факта. Вот это важно. Мы ещё воспринимаем это на стадии зарождения, но это уже в общем-то есть. И для меня есть очень чёткие параметры, по которым я отделяю, допустим, перформанс от театра. И со мной многие могут не согласиться, и это тоже правдивая и честная позиция, потому что таким образом устроены правила перформанса. Это тёмная зона — это нужно понимать.

Но для меня лично перформанс начинается там, где нет персонажей взаимоотношений с персонажем. Для меня перформанс – это когда фантазия выплескивается в реальность, а театр – это когда реальность как бы затаскивает в фантазию, то есть в этом случае если я покрашу волосы в красный цвет, допустим, и пройдусь по улице, с точки зрения технической, это уже перформанс, то есть это все, что связано с моей креативностью.

– Ваши перформансы участвуют в различных фестивалях, и в Дягилевском фестивале, который сейчас проходит, и в первом ростовском музыкальном фестивале «МОСТ» вы тоже участвовали, и это было, действительно, очень завораживающее действо. Хотя, надо сказать, не все им прониклись, и в связи с этим у меня такой вопрос: вообще, как нужно подготовиться к восприятию перформанса, на что надо надеяться и чего ждать?

К перформансу невозможно подготовится, с перформансом, как с жизнью, можно только встретиться, а дальше вопрос твоей реакции. Я встречаюсь с трудностью, например, в своей жизни, у меня может быть совершенно разная реакция, я могу сказать: «Окей. Это классное приключение, посмотрим, что это такое». Могу сказать: «Ой, это страшно, это мне непонятно, я это не хочу, я закроюсь, только, дайте мне что-то, что мне знакомо хорошо». Это твоя жизненная позиция, перформанс открывает твоё восприятие, твоё общение с жизнью, поэтому к нему нельзя быть подготовленным.

Подготовленный, значит, не воспринявший ничего. Мы в театре говорим, что нужно всегда огибать сознание, нужно от эмоций к телу, от эмоций к жизни нарастить прямую связь, которая бы не контролировалась нашим сознанием, чтобы мы сразу же воспринимали суть дела. Потому что мозг и сознание — это страшная вещь. Мы не знаем, кто чей, прежде всего. Мы не знаем, мы принадлежим нашему мозгу или он нам. Есть какие-то факты, которые заставляют серьёзно задумываться о том, как наше сознание принимает решение, и дальше даёт нам возможность думать, что мы принимаем решение.

– Во втором музыкальном фестивале «МОСТ» вы представляете три театральных проекта: «Темные истории» – «История солдата» Стравинского и «Музыка для ужинов короля Убю», театр-призрак — это такое хождение по помещениям филармонии – и ещё один проект «От джаза к авангарду», и мы слушали Оксану Ференчук, её музыкантов, и вас слушали. Расскажите, об этих проектах. Почему именно они попали в программу фестиваля «МОСТ»?

– Про джаз я уже сказал, что я очень сильно хотел, чтобы мы соприкоснулись, чтобы коммуникация была между классическим миром ростовским и джазовым, что это некие сообщающие сосуды. И это было очень важно для нас с Валентином. Пластический перформанс, который мы придумали с Аней Щипакиной, это, в общем, наша креативная сессия, где мы это все обсудили, почувствовали, размяли, и дальше я доверил ей это, потому что я думаю без доверия невозможен фестиваль. Фестиваль — это когда много людей вместе. Это не когда кто-то один, поэтому наличие параллельных проектов очень важно для того, чтобы мы что-то создавали. Какое-то биение между нашей разностью, оно даёт ощущение фестиваля. Фестиваль – это не моноистория. «История солдата» и «Ужины короля Убю» – это наш проект, который мы придумали с Валентином. Проект сам себя обнаруживает, сам себя открывает в своих параллелях, в тематизме.

Удивительно, на самом деле, эти два произведения сшиты глубинно, спаяны между собой, и это открылось вот в работе только. Это большая радость, на самом деле, когда вот такие вещи вскрываются, насколько важен Стравинский в отношениях с Циммернаном, допустим. И насколько «Ужины короля Убю» и история самого Жарри, история зарождения абсурда, важна для «Истории солдата», то есть эти две, казалось бы, очень разных пьесы оказывают друг на друга такое параллельно воздействие. Это в синтезе, например, называется кроссмодуляция. Вот эта кроссмодуляция двух произведений даёт некое ещё более сложное, третье изменение возникает. Вот из плоского такого, двумерного, мы попадаем во что-то другое, что тоже возможно только на фестивале. Вот это круто, мне такие вещи нравятся.

– Фестиваль «МОСТ» — это действительно очень важное для Ростова событие, потому что у нас не было музыкальных фестивалей, а сейчас такая замечательная стильная программа, столько знаменитых людей приехало в Ростов, премьеры, новые имена. Я думаю, что этот фестиваль, действительно, должен оставаться должен как-то расширятся, должен привлекать все больше людей, все большую аудиторию. Как вам кажется, какая судьба ждёт этот фестиваль?

– О, я думаю, что потенциал колоссальный у фестиваля, и я очень надеюсь, что он найдёт поддержку. Понимаете, искусство — это очень хрупкая вещь. Но в тоже время очень сильная. Его нужно поддерживать, оно просит, как дитя, но когда оно вырастает, оно отдаёт как из рога изобилия, это как родитель, который вскармливает свое дитя. И если вот эти отношения правильно сформированы, то ты всегда чувствуешь опору. Это называется семья. В этом смысле функция фестивалей и функция искусства — это создание вот этого ощущения крупной городской среды и семьи. Эта семейственность очень важна для развития любого общества. Поэтому я очень надеюсь, что найдётся, и всегда будет находиться поддержка достойная, что это будет не утрачено.

– Георгий спасибо вам большое за это интервью.

– Спасибо.

 

📷 Фото: Елена ФедороваЕвгений Головатенко, студенты 1-2 курса кафедры «Медиапроизводство» факультета «Медиакоммуникаций и мультимедийных технологий» ДГТУ

Видео-интервью "Дон24"

+7 863 263-35-69 +7 863 263-17-10